Андрей Немзер "Как трудно быть Верой"

Издана новая книги Веры Павловой
Сборник Веры Павловой "Четвертый сон" (М., "Захаров") открывается коллекцией критических суждений, где восторги соседствуют со свирепыми окриками. Брань - тоже реклама: надо же поддерживать скандальную атмосферу, надо же вновь и вновь напоминать, что Павлова пишет исключительно "про это", надо же приманивать читателя ароматом запретного плода. По-моему, не надо. Если Павлова стремится выявить музыкально-божественное начало всякой "плоти", то назойливый PR (вне зависимости от намерений цитируемых критиков) музыку "заземляет" и сплющивает. Павловой не нужна раскрученная "биографическая легенда", потому что стихи ее и так предельно откровенны. Павловой вредят интерпретации, потому что в поэзии ее лирическое "безумие" неотделимо от трезвого, рефлектирующего ума. Игриво "дразня гусей" или рискуя всерьез, Павлова не только знает, что она делает, но и постоянно говорит читателю об этом знании. И про "нарушение приличий" знает, и про соблазн, и про грех - и кажется, лучше, чем ее сочувственники и ненавистники. "Как отношусь к тем, кто не понимает моих стихов? - С пониманием".
Трудно быть Верой? Еще бы. А нам каково? Ведь если, по слову Гоголя, "и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром"?
Да и как иначе, если речь Павловой держится памятью о той предшествующей истории, райской тишине, где разом звучали все песни наших будущих скорбей и радостей, все грядущие мудрости и глупости. И кое-что еще. Буду писать тебе письма,/ в которых не будет ни слова/ кокетства, игры, бравады,/ лести, неправды, фальши,/ жалобы, наглости, злобы,/ умствования, юродства.../ Буду писать тебе письма,/ в которых не будет ни слова. Стихи Павловой - такие письма, хотя состоят они из "слов", то есть из знаков "кокетства, игры, бравады" и т. д. Сюжеты, обстоятельства, мизансцены, вся наша земная жизнь, - "слова", сквозь которые просвечивает иная жизнь, жизнь, равная свободе, чистоте, любви и вере, жизнь "без помарок": гром картавит/ ветер шепелявит/ дождь сюсюкает/ я говорю чисто. Как до грехопадения.
"Четвертый сон" - формально просто четвертая книга (хотя, как у нас водится, третья пока не вышла). "Четвертый сон" - "четвертый Рим", которому не бывать; "четвертый, чудный черт в цвету" из отчаянного музыкального плача-бреда, которым пытался спастись затравленный Мандельштам; жалкий - при всем блеске алюминиевых дворцов и сласти эротических кадрилей - аналог рая, привидевшийся бедной героине Чернышевского. Была Вера Павловна - стала Вера Павлова. И рассуждайте, сколько хотите, об эмансипации плоти и высших правах женщины (Мы не рабы,/ рабыни мы - пишет Павлова). Было пошлостью - стало музыкой. Ведь и в той "пошлости" жила музыка - нелепая, убогая, приземленная, но, по сути, - небесная.
Для того, чтобы расслышать сквозь "грустные песни земли" мелодию лермонтовского ангела, для того, чтобы пережить как "свою-сегодняшнюю" Песнь Песней, для того, чтобы претворить боль и одиночество в счастье, - потребна вера. Неверующая бабуля/ меня назвала Верой./ Бабуля умела верить,/ а веровать не умела,/ я - верую, но не верю./ Ну разве тебе трудно/ меня называть не Верой, а Веркой или Верушей?
Трудно. Невозможно. Сама виновата. Обналичить обликом,/ раскавычить голосом,/ посидеть за столиком,/ оплаченным Соросом,/ целоваться с критиком,/ чокаться с великими,/ но остаться призраком,/ тенью Эвридикиной,/ до недоумения:/ видели? не видели?/ Так: стихотворение - / чек на предъявителя. Какая после этого "Веруша"? Остается только спрашивать: Кто ты, призрак, гость прекрасный? Или утешать: Ничего, голубка Эвридика,/ Что у нас студеная зима. Впрочем, эти строки Жуковского и Мандельштама Павлова и без нас помнит. Как и многое другое. Не зря же последний раздел книги называется "Интимный дневник отличницы".
Десять его глав - десять школьных лет. Десятый, пороговый, класс. Я уже совсем большая,/ мне уже совсем все можно:/ посещать любые фильмы,/ покупать любые вина/ и вступать в любые браки,/ и влезать в любые драки,/ и за все перед народом/ уголовно отвечать./ Пожалейте меня, люди - / не управиться с правами!/ Пожалейте меня, люди,/ запретите что нибудь!
Не дождешься. Трудно быть Верой? Еще бы. А нам каково? Ведь если, по слову Гоголя, "и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром"?
03.11.2000